Хотелось бы мне только, – подумал он, хищно прищурив глаза, – разгадать тайну тех опасно образованных чародеев, которые использовали для своих путешествий по времени Врата, случайно открытые Фике. О черт, это! Дойль, которого я отловил тогда, вполне мог бы расколоться, будь у меня чуть больше времени поработать над ним. Откуда они все-таки взялись?»
Он нахмурился. «Но это же совсем несложно узнать, – вдруг сообразил он. – Для этого достаточно вычислить, какие еще Врата были открыты одновременно с Кенсингтонскими. Судя по всему, они из тех, что существуют парами, – большие, продолжительные здесь и довольно короткие в другом времени. Они относительно редки, к тому же меня всегда интересовали только продолжительные, и все же вычислить, из какого времени они все появились, не так сложно, и эта информация сможет пригодиться тому, кто придет за мной следом».
Отвернувшись от солнца, он снова сел за стол и начал рыться в своих записях. Он нашел датированную первым сентября и, нахмурившись, углубился в ее изучение.
Не прошло и нескольких минут, как он нетерпелива прикусил губу, окунул перо в чернильницу и, зачеркну! старые вычисления, принялся старательно считать все заново.
– Нельзя доверять математические расчеты ка, – пробормотал он себе под нос. – Хорошо еще, что я внимательно замерил Кенсингтонские Врата…
Наконец он выписал ответ и замер в недоумении: новый результат не отличался от того, что он зачеркнул. Он не сделал ошибки – в тот вечер действительно было только одно окно. Сентябрьское окно во времени не относилось к парным.
Тогда откуда же они? Ответ пришел к нему так быстро, что он поморщился, как это он не додумался до этого раньше.
Разумеется, люди в каретах прыгнули из одного окна в другое – но с чего он взял, что эти два окна должны существовать в одно время?
Дойль и все его приятели-чародеи попали в первое сентября тысяча восемьсот десятого года из окна в другом времени.
«И если это смогли сделать они, – восторженно подумал Ромени, – то и мы сможем. Да, Фике, быть может, твоя жертва не так уж и напрасна! Ра и Озирис! Что мы… что мы сможем сделать с этим умением? Прыгнуть в прошлое и предотвратить взятие Каира англичанами? Или прыгнуть еще раньше и подорвать могущество Англии настолько, чтобы к этому столетию она не представляла собой какой-нибудь значительной силы! И подумать только, для чего компания Дойля использовала все это могущество?! Для того, чтобы послушать выступление какого-то поэта! Мы используем его более… более эффективно», – подумал он, и губы его раздвинулись в волчьей усмешке.
Но, подумал он, придвигая поближе магическую переговорную свечу, это слишком серьезное дело, чтобы справиться с ним в одиночку. Он зажег свечу от лампы на столе, и каплеобразный язычок пламени лампы затрепетал и, казалось, отпрянул, когда на кончике фитиля волшебной свечи вспыхнул круглый огонек.
Настолько, насколько этот улыбчивый молодой человек вообще мог радоваться чему-либо, он был рад тому, что воздействие на него доктора Ромени не только избавило его от неизменно сопутствующего свободе воли груза ответственности, но и сделало относительным понятие физического дискомфорта. Конечно, его слегка беспокоили голод или усталость в ногах, а где-то еще глубже, в самых далеких закоулках сознания слышался тревожный или даже ужасающийся голос, но огонь его сознания беспрестанно поливался водой, так что образующийся пар только питал невообразимый двигатель, а несколько еще тлевших углей не ощущали ничего, кроме бездумного удовлетворения от того, что эта машина работает хорошо.
Подобно кебмену, которому приказали кружить вокруг квартала до тех пор, пока заказавший кеб пассажир не соберется и не окликнет его от дверей, улыбчивый молодой человек начал с заученной фразы.
– Доброе утро, дружище, – произнес он. – Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? – Улыбчивый молодой человек вряд ли расслышал ответ – тот звучал глухо, как из-за перегородки, – но какая-то часть его мозга (или машины) опознала его и среагировала, согласно варианту номер три: – Я действительно шестой барон Байрон из Рочдейла, друг мой; я унаследовал титул в 1798 году, когда мне было десять лет. Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми тружениками, я отвечу: потому, что уверен в том, что истинная Англия – это простые труженики, а не лорды и прочая знать. Вот я и говорю…
Тут следовало плавно переключиться на ответ по варианту номер один:
– Эй, трактирщик! Пинту того, чего пожелает этот джентльмен! – Рука молодого человека с точностью хорошо отлаженной машины выудила из жилетного кармана монету и выложила ее на ближайшую горизонтальную плоскость, вслед за чем его рот продолжал ответ по варианту номер три с того места, на котором остановился. – К черту всех тех, кто правит нами только потому, что им посчастливилось уродиться из аристократической утробы! Я заявляю: король, вы или я – ни один из нас не лучше другого, так где же тут справедливость, если одни едят на серебре, не трудившись ни дня за всю свою жизнь, а другие надрываются день-деньской, а мясо едят дай Бог раз в неделю? Американцы смогли избавиться от этого неестественного общественного устройства, и французы тоже пытались, так что я считаю: мы тоже…
Тут он заметил, что человек, к которому он обращался, уже ушел. Когда ушел? Впрочем, какая разница – не пройдет и минуты, как подсядет кто-нибудь еще. Он снова сел, и на лице его появилась отсутствующая улыбка.