– Да забирайте ее! – прохрипел Дойль. – Аво, чал! Несмотря на жару, он продолжал дрожать, пробегая полосы света и тени от одежд, развешанных для просушки над узкой улочкой. Только усевшись в глубокой дверной нише и уронив голову на руки, он понял, что плачет с той самой минуты, когда выбрался из воды. Он поднял голову и попытался взять себя в руки.
В глазах до сих пор стояли, накладываясь на уличный пейзаж и друг на друга, картины тех нескольких жутких секунд на улице у Баб-эль-Азаб; теперь эти картины стали проявляться все отчетливее и отчетливее, и он как наяву видел – до сих пор мозг его лишь хранил это, не осознавая, – брызги крови и пыли и клочки одежды, разлетающиеся во все стороны от коня и всадника, дергающихся людей – шквал перекрестного огня не давал им упасть… мимолетно промелькнувшее лицо, прильнувшее к ружейному прикладу, целясь с верха стены, – лицо, деловито-сосредоточенное, поглощенное сложной работой… какой-то бей с простреленной головой, слепо тычущий мечом в каменную стену в короткие мгновения между смертью коня и своей смертью…
Дойль застонал и ткнулся лбом в грубую каменную кладку, чем вызвал еще одно восклицание «Мельбус!» – на этот раз со стороны мальчишки, тащившего по улице бурдюк с водой.
Звуки доходили до Дойля, как сквозь толстый слой ваты, но он увидел, как мальчишка шарахнулся, прижавшись к стене, – по улице проезжал отряд наемников-албанцев. Их было двенадцать, и каждый из двенадцати в упор посмотрел на грязного старого нищего с ужасными язвами на руке, ноге и животе. Старый нищий всхлипывал, опираясь на какую-то замотанную тряпкой палку. Двое ехавших последними засмеялись, и один из них швырнул ему монету.
Когда они свернули за угол, Дойль подобрал монету, встал и помахал мальчишке – разносчику воды; тот подбежал и дал ему напиться из горла бурдюка. Теплая и затхлая вода тем не менее помогла смыть привкус пороховой гари, и жуткие воспоминания немного отступили, во всяком случае, теперь еж мог думать о чем-то другом.
Да, Амин, вяло подумал он, ты был прав в двух вещах: Али и впрямь рассчитывал укоротить власть мамелюков и не собирался арестовывать четыреста восемьдесят вооруженных до зубов беев. Ты ошибался только в одном: ехать на пир оказалось далеко не безопасно.
Он все еще дрожал от холода и потел одновременно, и рука его сильно кровоточила. Нужно найти одежду и врача, подумал он, да и отомстить не помешает. Ниже по течению Нила расположено летнее поместье Мустафы-бея, где проводят дни в неге и лености его сыновья и жены…
Дойль зашагал в ту сторону. Он имел для них кое-какие новости и кое-какое предложение.
Хотя солнце уже скрылось за Мукаттамскими холмами, а луна отпечаталась на темно-синем бархате небосклона, как след от покрытой пеплом монеты, верхушки пирамид продолжали сиять золотом в последних лучах заката, а разноцветные фонари, украшавшие неуклюжую повозку, выезжавшую из старых городских кварталов, наверное, еще целый час будут служить только для украшения, не имея необходимости освещать дорогу.
Дополнявшие декор развеселые ленты и колокольчики совершенно не соответствовали выражению лиц шестерых ехавших в повозке – на их лицах читались усталость, горе и самое главное – гнев, слишком сильный, чтобы его можно было передать словами или жестами. И при всем карнавальном убранстве повозки бдительный часовой у дворца неминуемо задержал бы их, ибо в то время как задние колеса – пусть украшенные разноцветными гирляндами – оставляли в пыли необычно глубокий след, передние едва касались земли, а широкий ковер, свешивавшийся сзади, волочась по земле, явно скрывал что-то. Однако ни один часовой так и не увидел этого, поскольку шестерка запряженных в повозку лошадей потащила ее направо, по старой дороге в Карафе, в некрополис, а не налево – по новой, ведущей к Цитадели.
– Иеминак! – произнес человек, сидевший на прикрытом ковром предмете в задней части повозки, под матерчатым навесом, и возница послушно повернул лошадей еще правее. – Теперь помедленнее. Я узнаю это место, как увижу. – Он внимательно оглядел гробницы и могильные камни, в беспорядке рассыпанные по невысоким холмам. – Вон, – показал он наконец. – То здание с куполом наверху. И смотри, Тефик, там не видно ни одного часового. Они наверняка ожидают мести со стороны оставшихся в живых мамелюков, но не здесь.
– Мой хотеть напасть Цитадель лучше, профессор, – буркнул возница. – Будь на то мой воля, голова Али оставаться навсегда общественный сортир лежать. Но что он выполнять приказы этот маг давать, мой слыхать. Его мой тоже убивать большая радость.
– Надеюсь, ты прав, – кивнул Дойль. – Хорошо бы застать уж сразу и доктора Романелли.
– Да. – Тефик посмотрел на здание, возвышавшееся в сумерках в сотне ярдов от них. – Здесь?
– Тебе лучше знать, ты в таких делах лучше разбираешься. На мой взгляд, нам лучше подойти поближе, чтобы ворваться внутрь сразу, как разнесем дверь.
– Но чтоб они не видеть, что мы делать, – уверенно кивнул Тефик. – Здесь.
Дойль пожал плечами и осторожно – одна его рука была перевязана – слез с повозки. Он посмотрел вверх, на вход в здание, и застыл, увидев привратника, стоящего у двери и смотревшего на них, – возможно, того самого, которого оглушил четыре месяца назад.
– Быстро! – тихо произнес он. – Они нас видят!
– На таком расстоянии не страшно, – ответил Тефик, доставая из-под брезента длинный шест. Он быстро размотал увивавшие его разноцветные ленты и сорвал с его конца большую маску. Под ней оказался массивный деревянный цилиндр. – Она уже заряжать, нужно только утрамбовать заряд. – Он откинул ковер, прикрывавший какой-то тяжелый предмет, и из-под него выглянуло жерло бронзовой пушки. Он сунул шомпол в ствол и дважды надавил на ядро, приминая заряд. – Хорошо. – Он выдернул шомпол, потом повернулся к четверым своим спутникам и рявкнул по-арабски какое-то распоряжение.